«Революцияи традиция в Азии» — на первый взгляд это сочетание может показаться не совсем обычным, более привычны иные сочетания: традиция и модернизация, традиция и современность, революция и современность. Проблемы «традиция и современность», «традиция и модернизация» достаточно хорошо освещены как за рубежом, так и у нас, им посвящено большое число работ, в том числе публикаций ИНИОН АН СССР, перечень которых может занять не одну страницу. Несколько иначе обстоит дело с проблемой «революция и традиция». Она пока меньше отражена в научных и научно-информационных изданиях, хотя поток литературы, посвященной этому вопросу или затрагивающей его, постепенно увеличивается.
До сих пор в представлении многих революция и традиция — явления разноплоскостные. Однако мнение это недостаточно точно и достаточно односторонне. На самом деле революция и традиция могут сопрягаться и соотноситься друг с другом различными способами.
Во-первых, как традиция революции, т.е. сама революция, революционная борьба может иметь традицию, уходящую глубоко в толщу истории, в опыт борьбы рабочих и крестьян.
Во-вторых, революция против традиции. Как известно, против колониализма и империализма в странах Азии выступали различные социальные силы с различными целями. Если учесть роль традиции — культурной, религиозной, исторической — в общественно-экономической жизни азиатских обществ, то становится понятно, что не только слои, связанные с докапиталистическими укладами, но и буржуазия этих странах может выступать и нередко выступает с традиционалистских позиций. В этом случае борьба за некапиталистический путь развития, за социалистическую ориентацию (разумеется, при условии реальности такого варианта) может принять форму борьбы революции против традиции, персонифицируемой либо буржуазией, либо консервативными представителями традиционных господствующих классов. Кроме того, поскольку подавляющая часть трудящихся живет в мире традиции и отчасти отбирает в традиции элементы, противостоящие традиционному же варианту культуры господствующего класса, поскольку под маской традиционных отношений или тесно переплетаясь с ними развивается капитализм, то сама антикапиталистическая борьба, борьба революции против контрреволюции может принять форму борьбы динамичной, революционной традиции против статичной, реакционной (или даже одного консервативного варианта традиции против другого.
В-третьих, революция и традиция — переплетение традиционных форм борьбы крестьянства с борьбой революционеров, например в том случае, если они начинают в городе, а затем либо переносят часть своей деятельности в деревню, либо вообще уходят в сельские районы и оттуда ведут борьбу. Союз революционных и традиционных сил против колониализма может иметь социально-политический характер (союз радикально настроенной интеллигенции и рабочих, о одной стороны, и крестьянства — о другой) и даже отчасти идеологический (частичное совпадение в направленности в будущее реальных целей революционеров и утопических, милленаристских целей религиозно настроенных крестьян).
В-четвёртых, революция как средство выживания традиции перед лицом наступления колониализма, капитализма. Такая постановка вопроса, характерная для некоторых западных ученых, тесно связана с проблемой «революция и традиция» и представляет её логическое продолжение. Логика здесь такова: поскольку капитализм ставит под угрозу само существование докапиталистического, традиционного общества, борьба последнего (т.е. традиции) приобретает объективно антикапиталистический характер и, становясь массовой базой движения революционеров (причем часто не только под коммунистическими, но и, например, религиозными, государственническими, анархистскими лозунгами), способствует победе социалистической (например, Китай, Вьетнам) революции. Разумеется, четыре названные формы взаимодействия традиции и революции не исчерпывают ни всего разнообразия связей между ними, ни диалектической сложности этих связей, а лишь указывают на них в первом приближении. Таким образом, революция и традиция в азиатских обществах находятся в определённом, порой очень сложном, генетическом, системном и функциональном взаимодействии.
Цель настоящего сборника — на материале ряда азиатских стран — Китая, Вьетнама, Лаоса, Индии, Индонезии и Кампучии — показать интерпретации западными и местными исследователями различных сторон этого взаимодействия — либо по отдельности, либо в исторической комбинации.
Для сборника отбирались интересные, яркие работы, затрагивающие те или иные аспекты темы «традиция и революция в Азии», заслуживающие внимания как страноведов, так и специалистов по общим проблемам развития стран Азии. В этих работах либо представлены новые концептуальные разработки более или менее известного эмпирического материала, либо предложен новый или малоизвестный конкретно-исторический материал.
Сборник открывается рефератом книги Р. Маркса «Революция в южнокитайской деревне», посвященной истории борьбы крестьянства в уезде Хайфэн (провинция Гуандун) с конца ХVI по начало XX в. Автор показывает, как традиционная борьба крестьянства за обеспечение прожиточного минимума, развивавшаяся на «вертикальной» основе (клан-клан, патрон-клиент, тайные общества), к началу XX в. постепенно приобретает все более «горизонтальный» характер и её классовое содержание становится более или менее чётко выраженным. Анализируется не только традиция повстанческой борьбы крестьян, которая в значительной степени становится традицией революционной борьбы, но и взаимодействие, во-первых, между традиционной борьбой крестьянства и деятельностью городских революционеров во время Синьхайской революции; во-вторых, между выступлениями крестьян и деятельностью коммунистов, пришедших в качестве «агитаторов извне». Р. Маркс показывает, сколь сложной была картина социальных конфликтов, сколь причудливо переплетались традиция и революция.
Выполненная как исследование локального уровня, работа Р. Маркса может быть в значительной степени отнесена к тому направлению (и этапу) в развитии американской синологии, которую профессор Гарвардского университета П. Коэн не совсем удачно назвал «китаецентристским». Суть этого широкого направления, тенденции заключается в том, что, в отличие от подходов к Китаю с позиций «вызов-ответ», «традиция-модернизация», «империализм-слаборазвитость», которые навязывали Китаю западную, некитайскую меру исторического развития, в русле «китаецентристской» традиции историография концентрируется не на американском историческом опыте, а на опыте и нормах, характерных для данной, изучаемой страны. Согласно Коэну, «китаецентристский» подход характеризуется тем, что исследование:
Работа Р. Маркса примечательна тем, что ее автор, учитывая и используя новые позитивные тенденции изучения Китая (выделение экономико-географических единиц, социальных групп, активное применение теоретико-методологических подходов социологии и политологии), не поддался «китаецентристскому» соблазну, нередко представляющему собой изнанку европоцентризма и чреватого опасностями либо растворения субъекта исследования в объекте исследования с утратой научного постижения реальности и заменой её эмоциональным, либо воспроизведением прежнего же европоцентризма в закамуфлированной «китаецентристской» форме.
Отдавая себе отчёт в том, что локальное исследование налагает определённые ограничения на возможности социологического и исторического обобщения, а также в том, что уезд Хайфэн не более «типичен» для Китая, чем Валахи для Европы или Айова для США, Р. Маркс не считает это препятствием для исторических интерпретаций, выходящих за местные пространственно-временные рамки, и книга подтверждает его правоту.
Особый интерес в работе Р. Маркса вызывает то, что он пытается, активно используя несколько модифицированную им схему Дж.У. Скиннера, соотнести «вертикальные» (клан) и «горизонтальные» (класс) социальные организации и формы конфликта и показать частичное превращение первых во вторые под воздействием империализма. К сожалению, доведя эту линию исследования до событий революции 1911 г., Р. Маркс словно забывает о ней. Особенно это оказывается в его анализе событий в уезде Хайфэн в 1923-1928 гг., когда вся социально-политическая борьба крестьянства оказывается сведённой к харизматическому культу Пэн Бая. Без ответа остаются вопросы: как соотносились в социальных конфликтах
Р. Маркс выступает категорическим противником точки зрения, согласно которой крестьянство — пассивный объект манипуляций городских революционеров. Вслед за Дж. Скоттом он проводит мысль о наличии у крестьянина собственных, специфических (морально-экономических), хотя чаще всего чётко не сформулированных, целей, превращающих участие крестьян в революции в «революцию в революции» которая за редкими исключениями оканчивается не в их пользу. Подчеркивая, как и Скотт, необходимость учета «морально-экономических» ценностей крестьянства как факторов, определяющих его действия и политическую организацию, Р. Маркс в то же время считает это лишь одной стороной проблемы, другую он видит в конкретном типе классовой структуры и иных «внекрестьянских» факторах политико-идеологического порядка. Однако в ходе исследования Марксу не всегда удается поддерживать равновесие в учете крестьянских и «внекрестьянских» аспектов поведения и организации крестьянства, нередко довольно отчётливо проявляется «крестьянский крен». Особенно это очевидно в исследование политической организации. Р. Маркс подчеркивает факт модификации крестьянами («окрестьянивания») идеологии и организации «агитаторов со стороны», но не отмечает обратного воздействия, хотя в работе есть тому свидетельства. В результате возникает противоречие, которое Р. Маркс не разрешает. По-видимому, акцент на «крестьянский край» проблемного спектра привел осознанно или неосознанно Р. Маркса фактически к занижению роли КПК в организации политических выступлений крестьян и нередко к произвольному изложению некоторых аспектов истории КПК. Быть может, этот акцент — следствие (и средство) желания перегнуть согнутую палку в другую сторону, чтобы её выпрямить?
В сводном реферате «Секты, революция и традиция во Вьетнаме» представлены работы, посвященные малоизученным как у нас, так и за рубежом вьетнамским сектам XX в. — Хоа Хао и Као Дай, их идеологии, организации и роли в политической жизни страны в 30-50-е годы. Обе секты были по сути религиозно-политическими организациями, «машинами», играли большую роль в политических процессах и находились в сложных и противоречивых отношениях с французской колониальной администрацией, с одной стороны, и с вьетнамскими коммунистами — с другой. Взаимодействуя, различные элементы этого политического «параллелограмма сил» на юге Вьетнама — французы, Као Дай, Хоа Хао и коммунисты — то шли на временные союзы, то сходились в смертельной охватке. Особенно острой была борьба коммунистов с сектой Хоа Хао. Этой теме посвящена ставшая классической в американской вьетнамистике работа Хюэ Там Хо Тай о секте Хоа Хао «Милленаризм и политическая жизнь крестьянства во Вьетнаме». Автор показала взаимодействие милленаристского мифа, крестьянской традиции и революционной идеологии; очертила сферы возможностей их взаимодействия в борьбе против колонизаторов и в то же время показала, где, как и почему эта граница кончается и начинается непримиримая борьба; в книге затрагивается и вопрос, почему коммунисты в середине
Небольшая по объему работа австралийских исследователей Д. Флетчера и Г. Гана формально посвящена неширокой теме — проверке на лаосском материале типологии революционных партизанских войн, разработанной американским ученым Ч. Джонсоном. Однако в ходе исследования авторы выходят далеко за рамки простой проверки и не только вводят в типологию Джонсона новый элемент — «четвёртое поколение» партизанских войн в Азии (революция в Лаосе), но и уделяют значительное внимание таким факторам, как традиционная социальная структура, традиционная психология, традиционные нормы политического поведения, религия. Именно эти факторы вкупе со спецификой международной обстановки в регионе ЮВА и в мире в целом обусловили, согласно авторам, особенности революционного процесса в Лаосе.
Исследование шведского ученого О. Торнквиста «Дилеммы коммунизма в третьем мире: Гибель КПИ в Индонезии» — посвящено анализу истории компартии Индонезии — партии с одной из самых трагических судеб в истории коммунистического движения. КПИ была одной из первых компартий Востока. Став в 50-е годы крупнейшей партией в Индонезии и третьей по численности коммунистической партией в мире, в I965-I966 гг. КПИ была сокрушена в ходе жестоких репрессий. Разгром КПИ стал, по мнению Торнквиста, одним из главных событий в цепи тех, что способствовали росту пессимизма относительно возможностей успеха революции, социализма или просто левых сил в большинстве стран «третье его мира» (падение режима Гуларта в Бразилии в 1964 г., свержение правительства Нкрумы в Гане в 1966 г., отказ Египта от некапиталистического пути в начале
По мнению Торнквиста, неудачи КПИ были связаны с тем, что партия не смогла правильно поставить и решить ряд теоретических проблем. Для темы настоящего сборника особое значение имеют две из них.
Первая — неверная оценка индонезийскими коммунистами характера традиционных (докапиталистических) аграрных отношений в индонезийской (яванской) деревне, обусловившая провал аграрной реформы. Иными словами, революция, разбивающаяся о неверно понятую традицию.
Вторая проблема — трактовка индонезийской компартией социальной природы и классовой базы государственного секатора и перспектив развития капитализма в послеколониальных азиатских обществах. Эта проблема связана с оценкой перспектив революции, коммунистического движения в капиталистически ориентированных странах Азии на современном этапе с выявлением классовой природы социальных сил, противостоящих революционному процессу и их связей с социально-экономической и культурной традицией.
В ходе исследования автор предлагает новый и интересный подход к современному капитализму в странах Азии, называемому им послеколониальным и выделяемому в качестве особой формы, отличающейся как от частного национального капитализма, так и от «государственного капитализма». К недостаткам работы следует отнести нередко поверхностную и упрощенную (а иногда просто ошибочную) интерпретацию автором точек зрения и концепций деятелей мирового коммунистического движения по национальному и колониальному вопросам, по проблемам стратегии политической борьбы в колониальных, а затем освободившихся странах. Кроме того, в работе недостаточно полно освещена роль маоистского влияния на КПИ.
Особого внимания заслуживают упреки Торнквиста в адрес марксистской аграрной теории, которая, по его мнению, непригодна для анализа политико-экономических ситуаций в тех странах, где отсутствует крупная частная собственность на землю. Шведский ученый смешивает две разные вещи: разработку Марксом проблем характера аграрных социально-экономических отношений на доколониальном Востоке и реальный уровень осознания наследия Маркса по этим проблемам в 50-60-е годы. Маркс исходил из отсутствия на доколониальном Востоке не только крупной частной собственности на землю, но и частной земельной собственности вообще. После дискуссий начала
Во-первых, упрекая тех, кто подчеркивал значение на Яве частной собственности на землю, в европоцентризме и противопоставляя экономической концентрации земли экономическую концентрацию (присвоение) прибавочного продукта свободных крестьян деревенской верхушкой посредством отношений «патрон-клиент», Торнквист сам демонстрирует европоцентризм и капиталоцентризм. Он упускает из виду, что у экономического присвоения прибавочного продукта крестьян патроном — внеэкономическая основа, суть которой личностные отношения.
Во-вторых, Торнквист ошибочно смешивает аграрные ситуации в России, Мексике, Китае и Вьетнаме, противопоставляя их положению, характерному для Явы и Западной Бенгалии. Если Россию и Мексику под определенным углом зрения действительно можно объединить — в рамках аграрной системы с господством частной собственности, то Китай и Вьетнам (по крайней мере, Северный) в этот ряд не попадают. Для Китая и Вьетнама теория, акцентирующая значение крупной частной собственности на землю, не «работает», так же, как и для Явы. Как в Китае, так и во Вьетнаме социалистические революции были следствием иных экономических и политических факторов, нежели те, о которых говорит Торнквист.
Книга Суманты Банерджи независимого индийского активиста движения за гражданские права (Индия, Дели), посвящена истории движения наксалитов в Индии и деятельности Коммунистической партии Индии (марксистско-ленинской) — КПИ (м-л). В то время как термин «наксалиты» прочно вошел в перечень революционных движений современного мира наряду с такими терминами, как «хуки» (Филиппины), «Аль-Фатх» (Арабский Восток) и тупамарос (Уругвай), история наксалитов (если исключить, по словам автора книги, индийскую полицию) и КПИ (м-л) мало изучена. Исследование Банерджи в значительной степени восполняет этот пробел, оно написано на основе уникальных материалов — партийных архивов КПИ (м-л), к которым он получил доступ с разрешения ЦК партии. Историю наксалитов и КПИ (м-л) автор рассматривает в контексте взаимодействия революционного городского движения, коммунистов, с одной стороны, и традиционной борьбы крестьянства против землевладельцев и ростовщиков — с другой.
Наксалиты — так по названию деревни Наксалбар и именовались сначала сельские, а затем и городские партизаны, вступившие в конце 60-х — начале
Банерджи считает, что, несмотря на существенные ошибки в действиях наксалитов и КПИ (м-л), обусловленные крестьянским характером движения, недостаточным вниманием партии к некрестьянским слоям населения и отсутствием трезвого анализа неравенства в освободившихся странах, опыт КПИ (м-л) заслуживает внимания и изучения. Он называет две причины важности подобного исследования.
Во-первых, это, согласно автору, политический опыт отказа части индийских коммунистов от парламентских форм борьбы и институтов буржуазной демократии, в условиях которой левым партиям приходится бороться с буржуазными партиями нередко со связанными руками.
Во-вторых, изучение восстания в Наксалбари и движения наксалитов необходимо и потому, что социальная напряженность, существовавшая в индийской деревне и приведшая к их возникновению, сохраняется и сейчас, вырабатывая ежедневно новый социальный динамит.
Действительно, аграрные реформы не решили проблем сельских трудящихся капиталистически ориентированных стран Азии, да и по сути не были направлены на это. Как отмечает крупный специалист по аграрной реформе в странам Южной Азии Р. Херинг, плавная задача государства в проведении этих реформ заключалась, во-первых, в ослаблении экономических и политических позиций социальных групп, тесно связанных с колониализмом; во-вторых, в приобретении мощной политической символики, которую правящая элита могла бы использовать для доказательства массам «социалистического» характера своего режима и преданности маленькому человеку. Если к тому же учесть, что Индия включена в мировую капиталистическую экономику, что капитализм достаточно прочно укрепился в экономике страны, в том числе в её сельском хозяйстве, хотя часто действует посредством докапиталистических форм социальной организации производства и традиционных отношений, то становится ясно, что любое радикальное перераспределение земли ударит не только по традиционным отношениям (или тому, что иногда называют «пережитками феодализма»), но и по капиталистическим структурам, в которые они вросли. Только революционный, последовательно антикапиталистический режим может пойти на такие меры. Нынешнее индийское правительство на такие меры не пойдет, так как не может начать разрушать собственную классовую базу. Поэтому условия, питающие классовый конфликт и движения типа наксалитов в деревне, будут сохраняться, что и делает, по мнению Банерджи, необходимым не только теоретический и исторический анализ наксалитского «социального эксперимента», но и — в его свете — переоценку существующих теорий политических изменений в Индии.
К сказанному Банерджи следует добавить ещё две причины необходимости изучения движения наксалитов — теоретическую и практическую.
В современных концепциях крестьянских движений события в Наксалбари стали своего рода историческим опытом, по результатам которого проверяются два диаметрально противоположных подхода к оценке главных причин, препятствующих возникновению крестьянских восстаний в «третьем мире», — «ложное сознание» или «страх перед репрессиями».
По мнению американского ученого Дж. Скотта, опыт Наксалбари свидетельствует в пользу второго.
Что касается практики, то вопреки тому, что в середине
Сочувствуя борьбе угнетённых против угнетателей и ненавидя последних, автор не одобряет и не принимает многие действия наксалитов, формы и методы их борьбы. В частности, Банерджи осуждает или критикует многие проявления террора, напрасные жертвы, проникновение в ряды наксалитов и КПИ (м-л) в городе люмпенов и уголовных элементов, некритическое отношение руководства партии к доктринам и указаниям китайской компартии и многое другое. В то же время, не оправдывая эксцессы и ошибки, автор показывает, что нередко их причиной становится отчаяние, которое охватывает революционеров, сталкивающихся с мощным государственным аппаратом и его репрессивными органами, и нетерпение, которое обусловлено пассивностью и стадностью масс, их погруженностью в мир повседневного.
Работы, посвященные индонезийской и индийской компартиям, поднимают важную как в теоретическом, так и в практическом отношении проблему стратегии и тактики компартий тех капиталистически ориентированных развивающихся стран, господствующие классы которых на международной арене проводят антиимпериалистический независимый курс и поддерживают политику социалистических стран, направленную на разоружение (последнее увеличит долю социалистических стран во внешнеэкономических связях развивающихся стран и резко повысит долю ресурсов, получаемых от развитых капиталистических стран за счет высвобождения средств, затрачиваемых ныне на гонку вооружений), а внутри страны жестоко подавляют или резко ограничивают оппозиционное движение, в том число коммунистов.
Острота этой проблемы будет усиливаться по мере ухудшения положения широких масс населения в капиталистически ориентированных развивающихся странах, поскольку уже сейчас очевидна эта тенденция и ясно, что экономическое развитие «третьего мира» и экономическое благосостояние его трудящихся — разные, более того, порою диаметрально противоположные явления.
Завершает сборник реферат книги «Крестьяне и политическая жизнь в Кампучии 1942-1981», посвящённой событиям, пожалуй, более трагичным, чем индонезийские, — макросоциальному геноциду, организованному в Кампучии той фракцией Народно-революционной партии Кампучии (НГПК) страны, которую возглавлял Пол Пот, и анализу социально-экономических основ этого «эксперимента». Есть сведения о том, что все фракции в руководстве ПРПК, особенно полпотовская, изучали опыт движения наксалитов и Компартии Индонезии; потопление движения в крови в одном случае и разгром в другом оказали, помимо других причин, влияние на выбор кампучийскими коммунистами политической стратегии, особенно в период борьбы с Лон Нолом. Поэтому реферат, посвященный социально-политическим процессам в Кампучии, не только хронологически, но и логически заключает сборник.
Большая часть книги написана известным австралийским ученым Б. Кирнаном, а меньшая представляет подобранный им и помещенный в качестве отдельных глав разнообразный материал — от глав по аграрному вопросу из работ камбоджийских ученых до свидетельств беженцев из полпотовской Кампучии. В книге показана история формирования революционней традиции в Кампучии, борьба в самом революционном движении, в среде коммунистов Кампучии по вопросам теории и стратегии. В анализе внутренней политики полпотовского режима внимания заслуживают рассуждения об использовании Пол Потом для подкрепления своих лозунгов милленаристского мифа и государственных традиций Ангкорской империи. Изложению истории коммунистического движения в Кампучии предпослан анализ классовой структуры страны в 20-40-е годы, в ходе которого выясняется наличие в обществе значительного слоя (до 20% населения, в основном молодые мужчины и женщины), вытесненного из процесса сельского производства и оказавшегося ненужным в нём, но в то же время оставшегося в деревне. Представители именно этого слоя, презиравшие и ненавидевшие в равной степени как горожан, так и крестьян, стали «ударной силой» отрядов группы Пол Пота, опустошивших города и превративших деревни и в концлагеря. Именно эти противостоящие традиционной структуре (и традиции) элементы её же распада (обусловленного социальной и экономической политикой Сианука, деформированными и паразитическо-потребительскими формами капитализма), деклассированные группы стали основным компонентом ультралевого течения. Противоречие между сбросившими с себя всякую укладно-классовую определённость слоями и классово организованными группами в данном случае отодвинуло на второй план иные социальные коллизии. Кампучийская ситуация, помимо прочего, интересна и тем, что деклассированный слой, противостоявший традиции и обрушивший удары фактически на всё классы общества, в то же время оказался противостоящим (в лице группы Пол Пота) и реальному революционному процессу.
Авторы реферируемых работ, каждый по-своему, на «языке» собственного подхода, попытались решить или затронули целый ряд сложных проблем общественных наук и, что не менее важно, методологии их исследования. Часть этих проблем уже ставилась и решалась в марксизме, о другой части можно сказать, что в трудах К. Маркса заложены основы для постановки этих задач и предложены типологически сходные или эквивалентно сравнимые решения их, требующие творческого развития теоретического наследия К. Маркса. Есть в реферируемых работах и такие проблемы, для которых иногда ещё не найдено чёткого решения и либо предстоит серьёзная теоретическая работа, либо общественная практика ещё не дает возможности сделать окончательные выводы.
К наиболее важным проблемам, помимо вопроса о соотношении революции и традиции, относятся: проблема соотношения в борьбе крестьянства традиционных и массовых (в узком смысле) элементов, общесоциальных и узкокрестьянских; проблема взаимодействия между крестьянскими бунтами и восстаниями, с одной стороны, и революциями формационного типа — буржуазными, а затем и социалистическими — с другой; вопрос о капиталистическом содержании ряда традиционных форм социальных структур и конфликтов, выступающих ввиду этого как неотрадиционные, и связанный с этим вопрос об односторонности и ограниченности дихотомии «традиция-современность», сам принцип конструирования которой исключает для традиции не только иное направление, кроме современности (в её западной трактовке), но и вообще возможность самостоятельного развития, результатом которого могут быть «традиционная современность» и «современная традиционность» (о существовании такой возможности свидетельствует, в частности, иранская революция), проблема соотношения в историческом процессе структуры и человека и вытекающий из этого вопрос о соотношении субъективных намерений и представлений субъекта об объективной реальности (и себе как элементе этой реальности) и соотношении результатов и намерений, особенно в революциях.
Недостаток места не позволяет охарактеризовать (даже кратко) нынешнее состояние всех названных проблем в западной науке, ограничусь лишь той, которая заявлена в названии сборника.
Среди авторов, чьи работы реферируются в сборнике, наиболее отчетливо эту проблему зафиксировал М. Саркисьянц (Гейдельбергский университет), который подчеркнул, что, о точки зрения крестьян азиатских обществ, участвовавших в революциях, эти революции носили консервативный, реставрационистский характер; милленаристские ожидания крестьян, особенно в обществах с «циклической традицией», становятся средством революционного обновления (путем возвращения к исходной, «чистой» форме) традиционных архетипов этих обществ.
Спор о соотношении революции и традиции со всей очевидностью — в виде спора о направленности крестьянских восстаний и участия крестьян в революциях — стал одним из элементов широкой дискуссии в западной науке между сторонниками морально-экономической и рационально-экономической парадигм. По мнению Дж. Скотта, а также ряда других ученых, крестьянские восстания и вообще крестьянские движения (будь то восстание или революция) направлены в прошлое: крестьяне стремятся не к приобретению чужого, а к возврату того, чего их лишили, к восстановлению справедливости. Иными словами, восстания крестьян субъективно носят реставрационистский характер.
Противники этой точки зрения, среди которых наиболее активно выступал автор концепции «рационального крестьянина» С. Попкин, упрекая Скотта и его сторонников в субъективистской трактовке крестьянских восстаний (и участия крестьян в революции), подчёркивали объективный антифеодальный характер традиционных форм борьбы крестьянства.
Противоречие между двумя этими подходами может быть снято, но для этого необходим выход за рамки буржуазной теории и переход к марксистской постановке проблемы. Если подойти к вопросу о крестьянских восстаниях и направленности участия традиционных групп в революциях с учетом специфики доиндустриальной — натуральной — системы производительных сил, то становится понятно, что, во-первых, субъективный реставрационизм имеет объективную основу; во-вторых, реставрационистская, обращенная в прошлое направленность крестьянских восстаний (и крестьянских действий в революции) является одновременно и антифеодальной. Только антифеодализм крестьян, как правило, обращен назад (с общеисторической точки зрения), а антифеодализм городских революционеров, как буржуазных, так и коммунистов, — вперёд. В определённый момент истории «назад» крестьян и «вперёд» городских революционеров совпадает, и традиция становится элементом революции, придавая последней (вмесите с антикапитализмом) некоторые традиционалистские черты (этим соотношение революции и традиции, разумеется, не исчерпывается). Разнонаправленность антифеодализма и антиколониализма крестьян и городских революционеров часто дает о себе знать после победы революции (Дж. Скотт называет эту проблему «крестьяне и комиссары»).
Если одна часть западных ученых ставит вопрос о соотношении традиции и революции преимущественно на уровне отдельных слоев и групп общества (например, крестьянство), то другая часть идет ещё дальше и ставит этот вопрос применительно к обществу в целом, в макросоциальном масштабе, как например, М. Аун-Тхвин (Эльмира колледж), который (на примере ЮВА) ставит вопрос — даже не с позиций крестьянства, а с точки зрения общества в целом — о том, являются ли реформы и революции в азиатских обществах средством восстановления доколониального порядка? В этом процессе традиция становится на службу революции, а революция оказывается средством выживания традиции перед лицом колониализма и капитализма.
Ещё дальше идет Ф. Тихелман, который (на примере Индонезии 50-60-х годов) пытается доказать, что послеколониальное государство есть не что иное, как возрождение азиатского способа производства. О возрождении в виде послеколониального азиатского государства (независимо от его формационной природы) той или иной формы доколониальной традиции пишут и другие авторы. Широкое распространение получила концепция «неопатримониального государства», корпоративистского (неокорпоративистского) государства.
Критику этих точек зрения о марксистских позиций дал О. Торнквист, который показал, что послеколониальное капиталистически ориентированное государство (и это стало особенно очевидно начиная с
Оценивая перспективы революционной борьбы и её методы в условиях «послеколониального капитализма» и «послеколониального государства», Торнквист подчёркивает, что в условиях, когда в деревне ввиду развития капитализма прошло время крестьянских революций, и как городским, так и сельским трудящимся противостоит мощное государство, в условиях, когда «послеколониальный капитализм» опирается главным образом на внеэкономический контроль и отсутствие демократических свобод, наиболее эффективной против такого капитализма и такого государства будет борьба за общедемократические права и свободы. В такой ситуации, по оценке исследователей западных и развивающихся стран, значительную роль может сыграть традиция — и сама по себе, и как фактор объединения сил, противостоящих капитализму и репрессивному государству. Особое значение при этом получает антигосударственническая или просто скептически настроенная по отношению к государству традиция. Для стран Южной Азии это могут быть анархизм, гандизм, различные утопические течения мысли, для мусульманских стран — шиизм, что и продемонстрировала иранская революция.
Несмотря на то, что в западной науке подчеркивается роль традиции — религиозной, этнической, национальной — в революционном процессе, часть исследователей, особенно марксистски ориентированных и леворадикальных, призывают не забывать, что, во-первых, посредством этих традиций выражаются в специфических условиях определённые классовое интересы (И. Валлерстайн); во-вторых, антиимпериалистические и антикапиталистические движения под традиционалистскими лозунгами нередко вносят раскол в левые сипы, а сами эти движения подчас становятся объектом манипуляции правых сил (А. Гундер-Франк). Эти силы вовсе не отвергают участия в разделении труда в мировой капиталистической системе, а используют движение под традиционными (и) антиимпериалистическими лозунгами (панисламизм, пантюркизм и т.д.) для обеспечения себе более выгодных позиций в борьбе о конкурентами как вне, так и внутри страны. Индонезия середины