Седьмое ноября 1949 года. Поздний вечер, дождливый и темный. Три часа назад мы приехали в Хэнъян — большой уездный город на юге провинции Хунань. Хэнъян — первый из намеченных пунктов поездки, которую я как корреспондент «Правды» совершаю по приглашению китайских товарищей в действующие части Народно-освободительной армии.
Город двадцать дней как освобожден от гоминдановцев. Здесь расположился штаб
Но это — завтра. А пока, оставшись один, я сижу в отведенной мне маленькой комнатке здания уездного банка, где теперь разместился политотдел армии.
Внизу, под окном, вскинув винтовку на плечо и поблескивая мокрым штыком, неторопливо ходит взад и вперед часовой в американском брезентовом плаще, наброшенном поверх ватника. По крыше и по мостовой мягко стучит бесконечный осенний южный дождь, преследующий нас всю дорогу.
День за днем вспоминается мне поездка нашей советской делегации через Северный и Центральный Китай — Харбин, Мукден, Пекин, Цзинань, Нашит, Шанхай.
Вспоминаются многолюдные встречи и прощания, митинги, в переполненных залах и под открытым небом, митинги днем и ночью. Вспоминается греющий душу свет тысяч дружеских глаз, тысячи рукопожатий, молчаливых и сильных. Так пожимают руку друга люди, привыкшие держать винтовку: пожимают не перед словами и не после слов, — вместо слов.
Вспоминается, как в Тяньцзине подошел ко мне немолодой человек в синей рабочей куртке. Очевидно, он только что начал изучать русский язык. Глядя мне в глаза, волнуясь и с трудом, но тщательно выговаривая русские слова, он спросил:
— Товарищ, скажи, ты любишь Новый Китай?
— Да, товарищ, я очень люблю Новый Китай! — тоже волнуясь, ответил я ему.
Вспоминается девушка, выступавшая от имени китайских рабочих на Конференции в защиту мира. Задорным, чуть хрипловатым мальчишеским голосом, отчеканивая каждое слово и сердито хмуря брови, она говорила о своих прошлых невзгодах и потом рассказала, как однажды в Шанхае «при гоминдане» увидела картину «Светлый путь», как ей понравилась эта картина и как ей захотелось самой вот так же работать и жить, Но это было невозможно при гоминдане, и она стала бороться. А сейчас, в Новом Китае, для рабочих открыт, наконец, этот светлый путь. И поэтому она счастлива. И поэтому она хочет мира. И поэтому она выступает здесь.
Вспоминается многое. Но с особенной силой именно сегодня и именно здесь, в прифронтовом городе, вспоминается все связанное с армией.
Вспоминается попутчик в поезде, идущем из Пекина в Шанхай, невысокого роста и моложавый на вид командир полка, крестьянин из провинции Цзянси. Он ушел в Народную армию шестнадцати лет от роду и провоевал в ней двадцать один год из своих тридцати семи, начав службу мальчишкой — ротным горнистом.
Вспоминается неторопливо поднимающийся по ступенькам на трибуну немолодой, коренастый, очень крепкий человек с изборожденным крупными морщинами лицом, похожим на многие китайские крестьянские лица. Вспоминается, как весь зал поднялся после первых же слов, сказанных этим человеком, и десять минут стоя аплодировал ему.
Переводчик, силясь быть услышанным сквозь аплодисменты, кричал над самым моим ухом:
— Товарищ Чжу Дэ сказал, что, прежде чем начать свою речь, он счастлив объявить: «Получено сообщение: Советский Союз, первый из всех государств мира, признал Китайскую Народную республику!».
Вспоминается тринадцатитысячный митинг в Шанхае, где на огромных бетонных трибунах только один цвет — зеленый цвет армейских курток, где на трибунах — тринадцать тысяч солдат и командиров
Наконец вспоминается 1 октября 1949 года — день провозглашения Китайской Народной республики. Гигантская площадь перед стеной старого пекинского дворца. Два с половиной часа подряд проходит через площадь армия китайского народа, армия, с ног до головы вооруженная отнятым у гоминдановцев американским оружием; армия, при виде которой невольно вспоминаешь полные спокойной иронии крылатые слова Мао Цзе-дуна: «Вашингтон является нашим арсеналом, а Чан Кай-ши — заведующим нашим транспортным отделом».
Кстати, о Чан Кай-ши. В день величественного парада 1 октября было несколько мгновений, когда вся армия, стоявшая на площади, смеялась, смеялась неудержимо, да, собственно, никто и не собирался удерживаться от смеха.
Это было через несколько секунд после того, как загремел первый салют в честь образования новой республики. Раздался залп, и вдруг вдоль рядов построенных на площади войск, сорвавшись откуда-то, понеслась смертельно напуганная залпом собака. На миг она приостановилась, но ударил второй залп, и она помчалась дальше. С каждым новым залпом, все трусливее поджимая хвост и отчаянно прибавляя ходу, она мчалась вдоль огромной площади. И вдруг при третьем или четвертом залпе кто-то сказал слово, которое невольно напрашивалось на язык каждому:
— Чан Кай-ши!
А ещё через мгновение это слово уже облетело всю площадь. Армия хохотала. Хохотали трибуны. Хохотал народ, стоявший позади построенных на площади войск. А обезумевшая от страха собака все мчалась и мчалась через площадь, вздрагивая и при каждом залпе все убыстряя и убыстряя бег.
— Спешит на Формозу! — усмехнулся стоявший рядом со мной китайский товарищ.
И вот прошел месяц с небольшим, и, кажется, скоро уже действительно, кроме Формозы (по-китайски: Тайваня), не будет в Китае места, где бы смог приземлиться этот кочующий экс-диктатор, уже много месяцев растерянно мечущийся над огромной страной на американских самолетах, по слухам пилотируемых японскими летчиками.
Здесь, на юге, 4-я полевая армия развернула операцию по окружению и уничтожению самой крупной из оставшихся на континенте гоминдановских военных группировок — группировки генерала Бай Цзун-си.
На запад отсюда 2-я полевая армия, под командованием генерала Лю Бо-чэна, начала наступление на последние провинции Юго-Западного Китая, ещё оставшиеся в руках гоминдановцев: на Гуйчжоу, Сычуань и Юньнань.
Только вчера, по дороге сюда, в Хэнъян, мне довелось присутствовать на товарищеском ужине, который представители гарнизона Чанша — столицы провинции Хунань — давали генералу Лю Бочэну, проезжавшему через Чанша к своим частям, готовящимся к наступлению на Чунцин.
Этот непрерывно воюющий уже третье десятилетие, больше десяти раз раненный, много раз похороненный гоминдановской печатью и много раз воскресавший генерал Лю Бо-чэи — скромнейший из скромных, сидел на устроенном в его честь ужине так, будто все происходившее в этот вечер вовсе не относилось к нему, будто он был случайно попавшим сюда гостем, больше всего желавшим остаться незаметным.
Товарищи генерала Лю Бо-чэна говорят, что ещё никому никогда не удавалось видеть его отдыхающим. Очевидно, если он и отдыхает, то отдыхает от одной работы, занимаясь другой. Этот человек с наполовину потерянным зрением (в результате одного из ранений он лишился глаза) в самые трудные времена войны против японцев и гоминдановцев ухитрялся систематически переводить многочисленные советские военные книги, начиная от капитальных трудов по стратегии и тактике и кончая отдельными заинтересовавшими его статьями из журнала «Военная мысль», В течение многих лет он отдавал этому делу все свои «свободные» часы, работая при свете ночника в землянках, в полуразрушенных хибарках.
Как сейчас вижу: после данного в его честь ужина мы сидим рядом с генералом в Чанша на концерте дивизионной агитбригады.
Идет пьеса «Последний поезд». В основу ее сюжета положен один из подлинных фактов героического сопротивления китайских железнодорожников во время отступления гоминдановцев. Рабочие, желая задержать вражеские части, спасающиеся от преследования, прячут машиниста поезда, потом, когда гоминдановцы находят его, рабочие ложатся на рельсы перед паровозом, готовые скорее умереть, чем дать составу уйти. Наконец машинист, обманув гоминдановцев своим мнимым согласием вести поезд, поднимается на паровоз только для того, чтобы спустить пар, и падает, сраженный пулей гоминдановского офицера.
Зал с интересом следит за ходом действия. Военные из гарнизона Чанша и командиры, едущие на фронт вместе с Лю Бо-чэном, внимательно и серьезно смотрят пьесу. Так же внимательно и серьезно смотрит ее генерал в очках, рядом с которым я сижу. Со своей круглой, коротко остриженной, седеющей головой, со своим удивительно спокойным выражением лица, одетый в черный, без всяких знаков отличия, гражданский френч — он больше похож на пожилого профессора университета, чем на одного из самых боевых генералов китайской Народно-освободительной армии. Когда пьеса кончается, он, прощаясь, говорит с улыбкой:
— Я завтра уезжаю. Когда завершится операция на юге, приезжайте в армию к нам, — если успеете, — мы тоже скоро начнем наступать на Чунцин.
Он мягко пожимает руку и уходит вместе с женой, постоянной спутницей его долгих военных лет, одетой в такой же, как и его собственный, скромный черный френч.
Память невольно возвращает меня ещё на несколько дней назад.
По дороге из Пекина в Ханькоу я попал в Сюйчжоу. Район Сюйчжоу знаменит тем, что здесь в 1949 году началась одна из крупнейших, если не самая крупная по масштабам, операция освободительной войны — так называемая Хуайхайская операция.
В этом грандиозном сражении были разгромлены и взяты в плен основные силы Чан Кай-ши, сосредоточенные в то время в Центральном Китае и прикрывавшие переправы через Янцзы.
Блистательные успехи, достигнутые в этой операции
В приказе о выдаче медалей в честь Хуайхайского сражения (Хуайхайским оно называется потому, что происходило в пространстве между рекой Хуайхэ и Желтым морем; море — по-китайски «хай») ей дана следующая оценка: «Хуайхайская операция является небывало успешной операцией на территориях за воротами Шаньхайгуаня (Шаньхайгуань — горный проход, выход из Маньчжурии в Северный Китай). В ходе боев уничтожены главные силы противника, отборные войска его южных фронтов и взяты живыми многие вражеские высшие начальники… Все участники данной операции должны считать это событие событием чрезвычайно важным и славным».
По дороге в Хэнъян мне удалось целый день пробыть в Сюйчжоу. Вместе с товарищем Ю Чэнь-лином — начальником оперативного отдела штаба одной из действующих здесь армий — мы в течение дня осматривали места, где развертывались бои на первом из трех основных этапов большого Хуайхайского сражения. В результате смелого и решительного маневра войсками Лю Бо-чэна была окружена группировка из четырех гоминдановских армий. Бои с окруженной группировкой продолжались двенадцать суток.
Над полем боя временами висело до ста вражеских самолетов, они бомбили и обстреливали войска Народно-освобо-дительной армии и сбрасывали на парашютах окруженной группировке боеприпасы и продовольствие. Но ни эти меры, ни попытки других гоминдановских армий соединиться с окруженными частями, ни попытки окруженных частей пробиться из кольца не дали никаких результатов, и к исходу двенадцатого дня боев свыше ста тысяч гоминдановцев было убито, ранено и главным образом взято в плен.
Для того чтобы яснее понять, как все это происходило, мы сошли с поезда и пешком отправились в большое село, где ещё совсем недавно размещался штаб гоминдановской группировки, кольцо вокруг которой неуклонно сжималось в течение двенадцати дней, предшествовавших полной капитуляции окруженных частей.
Местность — характерная для этой части Центрального Китая: равнина с небольшими пологими холмами. Село, со всех сторон окруженное водой — несколькими рукавами, очевидно, одной и той же реки, — расположено на одном из таких холмов. Вокруг гоминдановцы соорудили земляную стену с многочисленными дзотами. Кроме этой стены, село окружает ещё вторая стена, старая, глиняная, изрядной толщины.
Сейчас, после боев, село наполовину разрушено. Обе стены разбиты артиллерией. Сильно повреждено и торговое здание в центре села, где стоял штаб гоминдановской группировки. Во дворах свалены остатки вооружения, простреленные каски, обломки оружия. Всюду следы мощного артиллерийского огня. Расположенная близ села помещичья усадьба, в которой оборонялись последние два батальона гоминдановцев, буквально сметена с лица земли.
Хотя прошло уже много месяцев, все кругом ещё говорит о происходившем здесь большом сражении.
На обратном пути к железнодорожной станции Ю Чэнь-лин, размашисто шагая рядом со мной по проселочной дороге, рассказывал о факторах, обеспечивших Народно-освободительной армии победу в Хуайхайском сражении. Он перечислил пять факторов.
Во-первых, это руководство коммунистической партии и лично Мао Цзе-дуна, который ещё в самый начальный период боев твердо нацелил армию на непрерывное пятимесячное сражение и поставил перед ней задачу — не позволить главным силам гоминдановских войск уйти за Янцзы.
Во-вторых, это умелое тактическое руководство со стороны армейских начальников, правильный учет ими реально сложившейся на фронте обстановки.
В-третьих, это предоставление широкой инициативы старшему и среднему командному составу, смело использовавшему свой богатый и разнообразный боевой опыт.
В-четвертых, это демократизация армии: наряду с твердой дисциплиной — демократические, братские отношения между командирами и рядовыми.
И, наконец, в-пятых, — и это бесконечно важно, — становящаяся подлинно всеобъемлющей поддержка армии населением.
В ходе боев встали три задачи, связанные с обеспечением армии всем необходимым для победоносного завершения операции. Первая из них — снабжение войск продовольствием; она решалась в тылу, с помощью народа. Десятки тысяч крестьян, преодолевая большие расстояния, день и ночь несли на своих плечах со станций снабжения рис, чумизу, овощи — все, чем питалась армия.
Другие две задачи решались прямо на поле боя. На поле боя армия обеспечивала себя дополнительным вооружением и боеприпасами, захватывая их у противника. И там же, на поле боя, она пополняла свои ряды за счет перешедших на сторону Народной армии и взятых в плен гоминдановских солдат. Таким образом, после кровопролитного Хуайхайского сражения Народно-освободительная армия не только восполнила все материальные и людские потери, но и увеличила свой перевес над гоминдановской армией в людском составе и в вооружении,
— Между прочим, — сказал Ю Чэнь-лин, остановившись и окидывая взглядом широкие поля, тянувшиеся слева от дороги, — именно здесь наша армия, пожалуй, впервые применила против гоминдановцев у них же отобранные американские танки. Когда эти танки появились на поле боя, то оборонявшиеся гоминдановцы вылезли из окопов встречать их, — настолько они были уверены, что это танки, обещанные Чан Кай-ши и прорвавшиеся, наконец, к ним на помощь.
Мы шли к станции. Слева и справа тянулись поля, большей частью уже перепаханные и перекопанные, но с многочисленными следами воронок, окопов, дзотов и ходов сообщения.
Я смотрел на все это и думал о том, каких гигантских военных успехов достигла в этом году Народно-освободительная армия.
На пороге весны — успех Хуайхайского сражения. Но ещё не форсирована Янцзы, ещё не взяты Шанхай и Нанкин, ещё правительство Чан Кай-ши находится в своей постоянной столице; ещё от линии фронта до Кантона несколько тысяч километров. И вот сейчас — осень. И уже взяты и Шанхай, и Нанкин, и Кантон. И почти повсюду, за исключением небольшого отрезка берега, войска Народно-освободнтельной армии вышли на морскую границу Китая, а руках у гоминдановцев осталось всего несколько юго-западных провинций. В одних местах уже началось, а в других начинается последнее, генеральное наступление на территориии континентального Китая.
Размах завершающего наступления, вообще нынешний небывалый масштаб действий Народно-освободительной армии чувствуется буквально повсюду.
Мы почувствовали его и в столице Хунани — Чанша, где на высоко приподнятом над рисовыми полями шоссе, проложенном на месте возвышавшегося здесь некогда крепостного вала, стояли, замаскированные целым лесом ивовых ветвей, колонны грузовиков с прицепленными к ним орудиями.
Нельзя было не ощутить этот размах и в том, что происходило на сильно разбитом войной шоссе Чанша — Хэнъян, по которому мы с утра до вечера ехали весь день 7 ноября. По шоссе и по его обочинам тянулись на юг бесконечные колонны пленных гоминдановцев в легоньких, бумажных желто-зеленых мундирчиках и в кое-как защищающих от дождя огромных соломенных шляпах, а то и просто в связанных над головой и веером спускающихся до пояса снопах рисовой соломы. Пленных отпустили по домам. А обгоняя их, грохотали грузовики, подпрыгивали на ухабах пушки и с шумом и звоном, как пожарные команды, проезжали понтонные части.
В середине дня 7 ноября возле города Сянтань мы переправились на большом пароме через реку Сянцзян, спокойную и широкую, похожую на нашу Оку в ее среднем течении, где-нибудь под Рязанью.
Сянтань — уездный город Хунаньской провинции, город, где учился и начал свою революционную деятельность Мао Цзе-дун. Километрах в пятнадцати в сторону отсюда — село, в котором он родился пятьдесят шесть лет тому назад.
Пока наша машина тихо покачивалась вместе с паромом, а на спусках к реке недовольно урчали дожидавшиеся очереди к переправе военные грузовики, я вспомнил, как совсем недавно товарищ Мао Цзе-дун неторопливо и спокойно рассказывал об этом начинающемся сейчас наступлении собравшимся у него товарищам. Держа в одной руке небольшую книжку с картами всех провинций Китая, он перелистал ее, нашел карту провинции Гуанси и тремя короткими движениями карандаша показал на карте, как должно будет происходить охватывающее движение войск: с востока на запад — от Кантона, вдоль побережья Южно-Китайского моря; встречное движение — с севера на юг, с поворотом на юго-восток, отрезающим гоминдановцев от границы Вьетнама, и лобовое движение — с северо-востока на юго-запад, от Чанша и Хэнъяна на Гуйлинь, столицу провинции Гуанси.
— Ну, а потом, — сказал он, перевернув страницу и перелистав карты других провинций, — потом будем брать Чунцин, Ченду, Куньмин.
Он перечислил эти города именно в той последовательности, в которой они потом и были взяты.
Сказав все это очень спокойно и просто и, очевидно, считая вопрос исчерпанным, он закрыл книжку с географическими картами и положил ее обратно на стол.
Вспоминая об этом во время переправы через Сянцзян, я невольно подумал о предстоящем наступлении и о том, как оно будет развертываться. Но не только о нем. Я невольно вспомнил название одного места, знаменитого в истории китайской революции и китайской Народно-освободительной армии, — название горного района Цзинганшаня, расположенного в юго-восточной провинции Хунань, всего в нескольких сотнях китайских ли отсюда, от Сянтаня.
В этом районе двадцать с лишним лет назад впервые встретились части, которыми командовал Мао Цзе-дун, и части, которыми командовал Чжу Дэ. Два полка, всего несколько тысяч человек — первые солдаты коммунистической партии, с тех пор двадцать лет ни на минуту не выпускавшие из рук оружия.
Какая сила, какое упорство, а главное — какое преданное служение интересам народа! И как результат — величественный и благородный путь от двух полков, окруженных со всех сторон войсками только что объявившего себя диктатором Китая Чан Кай-ши, до великой армии, освобождающей последние окраины родной территории от гоминдановцев — жестоких, алчных и бездарных наемников американского империализма, быть может самых жестоких, самых алчных и самых бездарных прислужников капитала, каких когда-либо знала мировая история.
…Двенадцать часов ночи 7 ноября. Я сижу в маленькой комнате политотдела
Сейчас в Москве только шесть часов вечера. Вернувшись домой после демонстрации, москвичи поднимают первый тост за Сталина, за тридцать вторую годовщину Великой Октябрьской революции.
Здесь, в Китае, с особенной силой ощущаешь всемирно-историческое значение Великой Октябрьской революции, ту ни с чем не соизмеримую роль, какую победа социализма в России сыграла в подъеме революционного движения на всем земном шаре.
У китайского народа есть свои великие исторические даты и священные исторические места. Это горы Цзинганшаня, где зарождалась Народная армия, это пещеры Яньани, где выковывались для будущих боев кадры партии. Есть траурные даты — даты разгрома гоминданом восстаний в Шанхае и Кантоне — и радостные даты — даты освобождения этих городов от кровавой власти гоминдана.
Но сейчас, в год великих побед китайского народа, наряду с этими датами и историческими местами, в день 7 ноября здесь вспоминают Октябрь семнадцатого года. Смольный и выстрел «Авроры»; и слова великого Ленина: «Есть такая партия»; и великое имя человека, за которого сейчас, в эти минуты, стоя поднимают свой первый тост миллионы людей во всех уголках моей родины.
Несколько часов назад, когда в Москве был ещё полдень и демонстрация шла через Красную площадь, китайские товарищи стоя поднимали этот тост здесь, в Хэнъяне, в канун последнего наступления на гоминдановцев.
На следующий день, 8 ноября, мы через весь Хэнъян едем за город, в штаб генерала Линь Бяо. По-прежнему идет дождь, и Хэнъян в этот серенький, будничный день производит довольно унылое впечатление: разбитые мостовые, много лет не крашенные дома с облупившейся штукатуркой, чуть не каждая вторая из бесчисленных лавок либо заколочена, либо пустует. На улицах, по сравнению с шумной жизнью тех китайских городов, что освобождены уже несколько месяцев назад, непривычно тихо.
Хэнъян — город с почти двухсоттысячным населением. Когда гоминдановцы отступали отсюда, население бежало в окрестные деревни. Это бегство было вызвано не столько неистовой антикоммунистической пропагандой местных властей, сколько страхом перед уличными боями, а главным образом боязнью грабежей и произвола, которыми повсюду сопровождается отступление гоминдановцев. Ко дню прихода Народно-освободительной армии в Хэнъяне было всего тридцать тысяч жителей. Сейчас, через двадцать дней после освобождения, в Хэнъян возвратилось ещё тысяч шестьдесят, что вместе с оставшимися тридцатью тысячами составляет уже почти половину прежнего населения. Но в городе все же ощущаются безлюдье и какая-то общая неустроенность.
Чуть ли не на каждом перекрестке наш «виллис» объезжает повсюду натыканные гоминдановцами в неимоверном количестве, но технически безграмотно, наспех сооруженные бетонные, кирпичные и земляные доты и дзоты, «Виллис» бойко бежит в гору, — он относительно ещё новенький, прошел всего две-три тысячи миль, — видимо, прибыл в Китай с одной из последних партий американских поставок гоминдану.
Чтобы не упоминать об этом в дальнейшем ещё и ещё раз, стоит, пожалуй, сразу сказать, что большая часть того снаряжения, вооружения и транспортных средств, которые мне довелось впоследствии увидеть по дороге на фронт и на самом фронте, была в последние годы поставлена гоминдановцам американцами в счет тех шести миллиардов долларов, что они, без сколько-нибудь заметного для себя успеха, положили в бездонные карманы Чан Кай-ши и его клики.
Американские «виллисы» и американские «доджи», американские «студебеккеры», американские автоматы и полуавтоматы, американские ручные и станковые пулеметы, американские минометы и орудия, американские телефонные аппараты и брезентовые плащи — все это, в огромных количествах добытое в боях Народно-освободительной армией, теперь верой и правдой служит ей. И уже многие из гоминдановских генералов, не успевших удрать из очередного окружения, получили на поле боя вечное успокоение не от какой-нибудь, а именно от американской пули, выпушенной из ими же закупленного для расправы с народом американского оружия. Можно, конечно, посочувствовать продавцам его: данные в кредит денежки пропали. Но надо посочувствовать и покупателям: им приходится ещё хуже.
Товарищ Линь Бяо устроился в одном из небольших домиков, принадлежавших здешней железной дороге. Домик невидный, одноэтажный, но поместительный. Стол, несколько кресел вдоль трех стен, от пола до потолка увешанных картами района военных действий.
Район громадный. Части
Командующий
Поздоровавшись и пригласив нас сесть, Линь Бяо начинает разговор с краткого объяснения причин, по которым он не смог принять меня утром, как было договорено вчера. Сегодня на рассвете были получены известия, что в западной части Хунани начала отступление одна из армейских группировок гоминдановцев. Он был занят все утро организацией переброски войск для преследования и окружение этой группировки.
— Может быть, мне есть смысл поехать на это направление? — спрашиваю я.
— Нет смысла, — отвечает Линь Бяо, подумав несколько секунд. — Это второстепенное направление. Но если вас интересует начавшаяся операция, то я впоследствии найду способ сообщить вам, как она развернулась.
И, считая вопрос решенным, он без долгих предисловий спрашивает, что меня интересует и что я хочу от него услышать.
— Хотел бы, чтобы вы рассказали мне о двух вещах, — попросил я: — во-первых, о разворачивающейся операции и о противнике, стоящем сейчас перед армией, и, во-вторых, о боевом пути четвертой полевой армии, начавшемся в Маньчжурии и оканчивающемся здесь, на южной границе Китая.
После первых же его слов о той обстановке, которая сложилась на фронте, стало ясно, что выражение «противник, стоящий перед
В центре, на шоссе и железной дороге, ведущей из Хэнъяна на юго-запад, к главному городу провинции Гуанси — Гуйлиню, противник действительно стоит непосредственно перед частями
— И как долго будет продолжаться такое стабильное положение?
— Чем дольше, тем лучше, — говорит Линь Бяо. — Мы начнем наступать в лоб только тогда, когда появятся первые признаки начинающегося отхода противника на этом участке. А такие признаки, в свою очередь, появятся только тогда, когда противник почувствует угрозу полного охвата всей группировки нашими войсками, продвигающимися на флангах. А чем позже он это почувствует, тем меньше шансов у него вырваться из кольца. Поэтому на центральном участке мы ведем себя пока очень тихо, чтобы не спугнуть…
— А есть опасение, что противник успеет вырваться из кольца? — спрашиваю я.
— Наши части продвигаются очень быстро, — отвечает Линь Бяо, — несмотря на то, что наступление приходится вести сплошь через тяжелые горные районы, где дорог почти нет, а те, что есть, разрушены. Идем быстро, и уже сейчас можно сказать, что на запад, в провинцию Юньнань, на соединение с гоминдановскими войсками, находящимися в Сычуани и Юньнани, мы гуансийскую группировку не пустим. Что же касается вьетнамской границы, то успеем мы или не успеем отрезать гоминдановцев от нее — этот вопрос пока остается ещё открытым. Как он решится, покажут военные действия в ближайшие две-три недели.
— Мы знаем, что гоминдановцы ведут переговоры с французами о пропуске их войск во Вьетнам, намекая при этом, что французы смогут их использовать для борьбы с вьетнамскими коммунистами. Разумеется, такая перспектива нас не устраивает, — в первый раз улыбнувшись, говорит Линь Бяо, — и мы сделаем все возможное для того, чтобы выйти к границам Вьетнама раньше гоминдановцев, хотя пока что мы от Вьетнама гораздо дальше, чем они: почти вдвое…
— Противник, которого мы намерены запереть и уничтожить в пределах Гуанси, насчитывает в своих рядах примерно сто восемьдесят тысяч солдат регулярных войск и сто двадцать тысяч — местных формирований. Командует ими генерал Бай Цзун-си. Вы что-нибудь знаете о Бай Цзун-си?
При этом вопросе я вспоминаю те общие краткие сведения, которые стали мне известны ещё в Пекине, перед отъездом на юг.
Генерал Бай Цзун-си — один из главных лидеров старой гуансийской гоминдановской клики. Я знал, что и другой видный лидер этой клики — Ли Цзун-жэнъ, нынешний заместитель Чан Кай-ши на посту «президента», находится тоже здесь, на юге.
В 1927 году именно Бай Цзун-си потопил в крови шанхайское восстание и вскоре после этого стал почти бессменным заместителем начальника гоминдановского генерального штаба и был на протяжении двух десятилетий фактическим диктатором Гуансийской провинции. Теперь он главнокомандующий гоминдановскими войсками в Южном Китае и одновременно военный министр кочующего нанкинско-кантонско-чунцинско… неизвестно какого дальше правительства.
Когда в Пекине, характеризуя его, мне говорили, что он не будет капитулировать и что с его войсками на юге предстоят серьезные бои, то объясняли эту его непреклонность не только тем, что Бай Цзун-си — один из наиболее оголтелых реакционеров и наиболее кровавых палачей китайского народа, но и тем немаловажным обстоятельством, что Бай Цзун-си уже двадцать лет живет на «подножном корму» именно в Гуансийской провинции. Именно там он держит свои основные капиталы, а они, к большой невыгоде генерала, помещены им, в отличие от капиталов других гоминдановских лидеров, главным образом в недвижимости. Это-то и побуждает Бай Цзун-си особенно яростно оборонять гуансийскую территорию.
К моим сведениям о Бай Цзун-си товарищ Линь Бяо добавил ещё дополнительную характеристику этого генерала как военного и как политика в провинциальном гуансийском масштабе.
— Я оцениваю Бан Цзун-си, — сказал Линь Бяо, — как наиболее способного из гоминдановских генералов, что, впрочем, нельзя считать особенно большой похвалой. У него, безусловно, есть многолетний военный опыт, и он командует лучше, чем другие гоминдановские генералы, но так как его армия сейчас совершенно очевидно и неприкрыто идет против народа, а гоминдан как партия уже развалился, то и военное положение складывается во всех отношениях не в его пользу. Так что в сущности вопрос о несколько больших или несколько меньших военных способностях Бай Цзун-си тут уже не играет роли.
Как провинциальный политик, Бай Цзуя-си отличается от других гоминдановских генералов особенно циничной демагогией. Бесстыдно и назойливо на протяжении многих лет он на словах клянется в верности «Трем принципам» Сун Ят-сена, а на деле, в целях более гибкого управления провинцией, придерживается своего собственного тройного принципа; соединения в одних руках руководства армией и полицией, руководства административной властью и руководства школьным образованием. Начальник уезда, начальник уездной полиции и директор уездной школы — вот та тройка гоминдановцев, что держит в своих руках каждый уезд. Они возглавляют и созданные Бай Цзун-си реакционные уездные отряды, костяком которых являются помещики, попавшие в зависимость от них люди и известная часть кулаков.
— Считая численность этих отрядов равной ста двадцати тысячам, конечно, следует делать поправку на их слабую боеспособность, но, так или иначе, все-таки с ними придется иметь дело и нашей армии, и нашим гражданским работникам, двигающимся вслед за армией. Что же касается регулярных частей Бай Цзун-си, то там очень много старых кадровых солдат, и их боеспособность выше боеспособности средних чанкайшистских частей,
Для поддержания духа своей армии Бай Цзун-си так же, впрочем, как и Чан Кай-ши, — в этом он не оригинален, — распускает слухи о получении новых американских займов и вооружения, о будто бы предстоящем военном выступлении Америки против китайских коммунистов и Советского Союза, о неизбежности начала третьей мировой войны в самое ближайшее время. Впрочем, под влиянием общего политического и военного положения число людей по ту сторону фронта, верящих в эту пропаганду, с каждым днем катастрофически сокращается.
Примерно в таких словах охарактеризовал товарищ Линь Бяо положение на фронте и противостоящего
— Все интересующие вас подробности боев вы узнаете на месте в тех частях, куда вы поедете, — сказал Линь Бяо. — Я расскажу вам только о самом основном — о главных этапах действий
(Здесь я должен сделать маленькое, но необходимое отступление, касающееся строения китайских вооруженных сил. Китайская «полевая армия» — это, по нашим военным понятиям, в сущности не армия, а фронт. В состав ее входит несколько «армейских групп», соответствующих тому, что у нас называется армией. Каждая из таких армейских групп состоит из нескольких «армий», каждая из армий в свою очередь соответствует примерно нашему стрелковому корпусу. Понятие о частях и соединениях ниже армии — о дивизиях, полках, батальонах и так далее — уже соответствует нашим понятиям и не требует специального пояснения.)
— Четвертая полевая армия, — продолжал Линь Бяо, — получила свое нынешнее название в марте тысяча девятьсот сорок девятого года, после освобождения Пекина и Тяньцзиня. До этого она называлась Маньчжурской полевой армией, а ещё раньше — Маньчжурской объединенной демократической армией. После капитуляции Японии она была создана на базе частей Народной армии, действовавших в провинции Шаньдун и северной части провинции Цзянсу. Эти части после разгрома Японии двигались на север, в Маньчжурию. Одни из них прорывались, ведя бои с гоминдановцами, перед которыми Чан Кай-ши поставил задачу — уничтожать коммунистические части, другие просачивались на север обходным путем, разделившись на небольшие отряды.
Для того чтобы организовать разгром коммунистических войск в Маньчжурии и на путях в Маньчжурию, Чан Кай-ши перебросил к горному проходу Шаньхайгуань свои лучшие части, воевавшие в Бирме, целиком вооруженные, снаряженные и обученные американцами.
Гоминдановские войска сосредоточивались в портах, расположенных поблизости от Шаньхайгуаня. Их доставляли сюда американские пароходы, военные транспорты и отряды американской транспортной авиации.
— Мы к этому времени только что пришли с юга в Маньчжурию, — продолжал свой рассказ генерал Линь Бяо, — и когда в ноябре тысяча девятьсот сорок пятого года гоминдановцы начали свое крупное наступление, обстановка сложилась для нас очень неблагоприятно. Сначала мы стойко держались и даже нанесли противнику под Шаньхайгуанем первое поражение, но потом, теснимые во много раз превосходившим нас и численностью и техникой врагом, принуждены были отступить от Шаньхайгуаньских ворот в глубь Маньчжурии. Нас было очень мало по сравнению с гоминдановцами. И в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что мы шли сюда пешком, а они двигались на американских пароходах и самолетах.
Многие из ваших частей пришли в Маньчжурию налегке, только с ручным оружием и небольшим количеством боеприпасов. Поэтому в первых боях на территории Маньчжурии мы испытывали невероятную нужду в боеприпасах и вооружении.
После взятия Шаньхайгуаня гоминдановцы подошли ко второму ключевому пункту на путях из Маньчжурии в Китай — к городу Цзиньчжоу — и заняли его. Стояла холодная маньчжурская зима. У нас не было ватного обмундирования. Связь между частями, только что прибывшими сюда, была ещё плохо налажена. Бойцы смертельно устали после тяжелого похода. Очень часто мы оказывались значительно слабее противника.
После взятия Цзиньчжоу, тесня наши части, гоминдановцы быстро заняли Мукден. Учитывая обстановку, мы маневрировали, не вступая в решающие бои, эвакуировали крупные центры, но одновременно повсюду и беспрерывно малыми силами атаковали отдельные отряды гоминдановцев, не давая им удаляться от дорог, от крупных центров и захватывать обширную территорию.
В то же время мы направили в многочисленные районы Маньчжурии свои войска, чтобы уничтожать бандитов и создавать прочные базы для дальнейших действий. В Маньчжурии всегда было много хунхузов, но к зиме 1945 года они расплодились в неимоверном количестве. После капитуляции Японии всюду можно было достать оружие. Это использовали помещики, бывшие чиновники Маньчжоуго, всякого рода предатели, старые главари хунхузов — все они объединенными силами выступили против нас. Гоминдановское правительство к тому времени официально признало их частью своих вооруженных сил — и не только признало, но и осуществляло общее руководство подчиненными ему местными отрядами и посылало командовать этими бандами своих генералов.
Десятого января 1946 года Чан Кай-ши декларировал прекращение военных действий на территории всего Китая. Однако смысл его декларации заключался в том, что из нее была исключена Маньчжурия. Это была попытка под предлогом мирных переговоров задержать продвижение наших частей из Центрального и Северного Китая в Маньчжурию и, задержав их, тем временем разгромить наши части, уже находившиеся в Маньчжурии.
Обстановка в Маньчжурии складывалась неблагоприятно для нас. Помещики и чиновники организовывали торжественные встречи вступавшим в населенные пункты гоминдановцам. А крестьяне, сочувствуя и помогая нам, все же боялись делать это открыто, так как деревни то и дело переходили из рук в руки и помещики, возвращаясь, жестоко расправлялись с теми, кто оказывал нам помощь.
У нас нехватало сил на крупные бои, но мы упорно, ежедневно, повсюду ликвидировали разбросанные гоминдановские части. Было трудно со снабжением, с эвакуацией раненых; в зимних условиях приходилось десятки километров нести их на носилках.
В апреле в Китай прилетел Маршалл — якобы для установления мира между гоминданом и компартией. Он пытался создать впечатление, будто гоминдановцы действительно хотят мира. На самом же деле под прикрытием этих переговоров гоминдановцы ещё активнее развернули свое наступление в Маньчжурии.
В течение месяца, пока шли переговоры, наши войска обороняли город Сыпингай, на который наступали 1-я, 6-я, 52-я и 71-я гоминдановские армии. После месяца упорной обороны Сыпингая мы прорвали кольцо окружения и отступили из города. 7 июня, после взятия Сыпингая, гоминдановцы заняли Чанчунь, Гирин и ряд других городов, но силы их выдохлись, и они временно остановились.
Используя четырехмесячную передышку — июнь, июль, август и сентябрь, — мы заканчивали планомерное уничтожение бандитов у себя в тылу и, проводя массовую работу среди населения, пополняли нашу армию.
В октябре гоминдановцы начали новое наступление в Южной Маньчжурии. Чтобы сорвать это наступление, мы в ноябре переправились через замерзшую Сунгари, в свою очередь сами повели наступление в Северной Маньчжурии, принудив гоминдановцев срочно перебросить туда часть войск с юга.
Согласованные действия наших войск в Северной и Южной Маньчжурии велись в тот год в условиях на редкость суровой зимы. В ясную погоду днем для нас была исключена возможность передвижения: над дорогой висела гоминдановская авиация. Все марши происходили ночами.
В одну из таких ночей нас настиг страшный буран. Более семи тысяч человек обморозились, несколько сот из них — смертельно. В ту зиму мы уничтожили, не считая бандитов, 35 тысяч солдат и офицеров регулярных гоминдановских войск. Боеспособность гоминдановцев в то время была ещё довольно высока. Наши потери примерно равнялись их потерям: приходилось платить убитым за убитого. Но постепенно соотношение начинало меняться. Сначала оно было 1:1, потом — 1:2, 1:3. Со временем оно дошло до нынешнего соотношения — 1:8 и 1:10.
Благодаря постоянному маневрированию мы, как правило, сосредоточивали на решающих для нас участках превосходящие, причем иногда в несколько раз превосходящие противника силы.
За зимнюю кампанию 1946/1947 года в непрерывных боях наметился общий успех. Он складывался из небольших, но постоянных частных успехов. Боевой дух нашей армии резко повысился, а боеспособность гоминдановцев так же резко упала. Мы удержались в Харбине, в основном закончили ликвидацию бандитов у себя в тылу и удержали за собой базы в сельских местностях Южной Маньчжурии.
К середине мая мы окрепли настолько, что сумели повести свое первое крупное наступление в Маньчжурии. Оно продолжалось 47 дней. За это время мы уничтожили и взяли в плен 87 тысяч солдат и офицеров противника. 15 сентября мы начали новое, второе наступление. В этом наступлении мы уничтожили и пленили 69 тысяч гоминдановцев.
После очень короткого отдыха и переформирования мы почти без передышки повели зимнее наступление. Зима снова выдалась исключительно холодная. Противник твердо рассчитывал на зимнюю передышку. Мы же удачно воспользовались случаем захватить противника врасплох: как раз в день начала нашего наступления в Мукдене было созвано совещание всего гоминдановского командного состава, начиная с командиров дивизии.
В этом наступлении, третьем по счету, мы уничтожили и взяли в плен уже 150 тысяч гоминдановцев. Восемь тысяч солдат и офицеров противника восстали против своих командиров и перешли к нам по собственной инициативе. Это была «первая ласточка», первый факт такого массового перехода.
Наше четвертое наступление началось после летнего перерыва, 18 сентября 1948 года. Оно было всеобщим. Мы наступали по всей Маньчжурии, нанося первый и главный удар в южной части страны, на Цзиньчжоу, сразу нарушая этим ударом все коммуникации врага между Маньчжурией и Северным Китаем и перерезая все его дороги отступления. Одновременно с осадой Цзиньчжоу южнее, на Ташанских позициях, наши части сдерживали и в жестоких боях сдержали натиск гоминдановских армий, пытавшихся прорваться на помощь Цзиньчжоу с юга, из Северного Китая. В Цзиньчжоу мы уничтожили и взяли в плен сто тысяч вражеских солдат и офицеров и отрезали остальным возможность выхода из Маньчжурии.
В Чанчуне восстали и перешли на нашу сторону 26 тысяч человек, а 60 тысяч сдались в плен. Мукден был изолирован. Чан Кай-ши сам прилетел туда и принял командование. Он собрал войска вокруг Мукдена и повел наступление на Цзиньчжоу, поставив перед собой как задачу-максимум — разгром нашей армии, а как задачу-минимум — прорыв в Северный Китай.
На середине пути от Мукдена к Цзиньчжоу мы окружили и уничтожили во встречном бою наступавшую на нас гоминдановскую армейскую группировку и, не останавливаясь, сами повели наступление на Мукден. 2 ноября, после пятидесятидвухдневных боев, столица Маньчжурии была занята нами. За время операции мы уничтожили и взяли в плен 472 тысячи солдат и офицеров противника; Маньчжурия была полностью очищена от гоминдановских войск.
Почти сразу же вслед за взятием Мукдена наша армия двинулась через Шаньхайгуаньский проход на Пекин и Тяньцзинь. Она насчитывала к этому времени около миллиона бойцов. Если прибавить сюда 300 тысяч человек из состава нашей армии, которые остались в Маньчжурии на партийной и административной работе и на работе по проведению земельной реформы, и ещё 180 тысяч человек, оставшихся в Маньчжурии в местных отрядах, то окажется, что, начав борьбу в Маньчжурии осенью 1945 года с силами примерно в сто тысяч человек, мы через три года имели в своих рядах почти полтора миллиона человек. Пополнение армии и увеличение ее происходили главным образом за счет двух основных источников; за счет крестьянства, — после земельной реформы крестьяне шли тысячами добровольно в Народно-освободительную армию, — и за счет обманутых, насильно мобилизованных гоминдановцами солдат, которых мы брали в плен, перевоспитывали и включали в свои ряды. Многие из них, начав служить у нас в армии, командуют отделениями, взводами и даже ротами.
В декабре, развернувшись в Северном Китае, наша армия вместе с Хэбейской полевой армией (впоследствии
Тяньцзинь, город с двухмиллионным населением, оборонявшийся силами десяти гоминдановских дивизий, был взят в течение двадцатидевятичасового штурма. Мы неделю готовились к этому штурму: разминировали проходы в минных полях, вплотную подводили к черте городских укреплений свои окопы переднего края и ходы сообщения к ним.
Войскам была поставлена задача — во что бы то ни стало взять Тяньцзинь. Успех этой операции в свою очередь обеспечивал падение Пекина. Командующему гоминдановскими войсками предложили капитулировать. Он отказался. Тогда наши войска пошли на штурм и с двух сторон перерезали пополам этот растянутый в длину город. В центре Тяньцзиня наши части, наступавшие с северо-запада, встретились с частями, наступавшими с юго-востока, и при этом ликвидировали штаб обороны города. В рядах противника началась паника, и вскоре Тяньцзинь был взят. После падения Тяньцзиня пекинский гарнизон вступил в переговоры с нами и без боя капитулировал.
В результате освобождения двух крупнейших городов Северного Китая возникли политические термины — «Тяньцзинский путь» и «Пекинский путь». И впоследствии наши войска, освобождая другие китайские города, ведя переговоры с теми или иными колеблющимися гоминдановскими командующими, предлагали им на выбор: «Какой вариант вы предпочитаете — пекинский или тяньцзиньский?».
За 56 дней боев в Северном Китае, закончившихся взятием Калгана, Тяньцзиня и Пекина, войсками Народно-освободительной армии было уничтожено и взято в плен более пятисот тысяч гоминдановцев.
В марте и апреле 4-я полевая армия двинулась на юг, на Ханькоу. 17 мая был освобожден Ханьксу — центр провинции Хубэй, 5 августа — Чанша, центр провинции Хунань. Между 7 и 12 октября уже здесь, в районе Хэнъяна, развернулась довольно крупная операция, в ходе которой были полностью ликвидированы четыре лучшие дивизии Бай Цзун-си. Всего со дня освобождения нашими частями Пекина и по сей день было уничтожено и взято в плен ещё 180 тысяч гоминдановцев.
Сейчас перед нами стоит последняя боевая задача — освобождение Гуанси и окружение и ликвидация всей находящейся там группировки гоминдановских войск — самой крупной группировки из оставшихся теперь в распоряжении гоминдановского командования.
— Ну вот, кажется, я и ответил на оба ваши вопроса, — сказал Линь Бяо, улыбнувшись второй раз за все время своего рассказа.
— У меня есть ещё один, — сказал я.
— Какой?
— Я хочу попросить вас сказать несколько слов о самом себе.
На этот раз Линь Бяо оказался на редкость неразговорчивым человеком и, видимо, счел для себя удобным выполнить мою просьбу буквально. Во всяком случае, о себе самом он сказал действительно только несколько слов.
Ему сорок три года. Он родился в провинции Хубэй, в мелкобуржуазной семье. В 1924 году он окончил среднюю школу и поступил в военную академию Вампу. В 1925 году, учась там, вступил в коммунистическую партию и в 1926 году, окончив академию, стал командиром подразделения. В 1927 году, после предательства Чая Кай-ши и разрыва между гоминданом и компартией, участвовал в Наньчанском восстании. Потом воевал в Шаньдуне и Хунани в составе полка, которым командовал Чжу Дэ. Учился партизанскому движению, — вернее, вместе с другими создавал первый живой опыт этого движения в Китае. В 1928 году в горном районе Цзинганшань он впервые увидел Мао Цзе-дуна и тогда же, в 1928 году, стал командовать полком. В 1934-1935 годах, командуя одной из армий, участвовал в двенадцатитысячекилометровом великом походе коммунистических войск через девять провинций: с юга, из провинции Цэянси, в северную часть провинции Шэньси. Там в Яньани — центре освобожденных районов — он был назначен начальником созданной тогда военной академии.
В 1937 году, после начала антияпонской войны и образования
В 1945 году был назначен командующим Объединенной демократической армией в Маньчжурии и одновременно ее комиссаром. Остальное уже известно, потому что о пути армии в последующие годы он рассказал, а его жизнь неотделима от этого пути. Сейчас он одновременно и командующий
— Мне кажется, все… — не столько вопросительно, сколько утвердительно закончил Линь Бяо и сразу же, без паузы, переменил тему разговора: посоветовал мне, в какую дивизию лучше поехать сначала, в какую потом и с какими частями двигаться, когда начнется наступление.
Через полчаса я уже снова сидел в политотделе, в своей комнатке на верхнем этаже хэнъянского уездного банка, все ещё несколько удивленный тем, как быстро, вежливо и в то же время решительно, за пять минут, покончил Линь Бяо с ответами на мои вопросы о его более чем двадцатипятилетней военной биографии. И это после того, как в течение четырех часов он неторопливо и обстоятельно говорил о предстоящей операции и о боевом пути находящейся под его командованием армии. Но перебирая в памяти те несколько слов, которые он сказал о себе, я испытывал странное ощущение, что знаю об этом человеке ещё что-то, о чем он сам не рассказывал мне сегодня.
Стараясь вспомнить, что бы это могло быть, я перелистал тетрадь своих записей за последние полтора месяца. Так и есть: вот эта запись, запись разговора со встреченным в поезде командиром полка Народно-освободительной армии товарищем Ян Ши-мином. А вот и место в этой записи, касающееся Линь Бяо:
«В 1933 году я стал ординарцем товарища Линь Бяо и участвовал вместе с ним в походе через девять провинций. Бои были тяжелые, и жизнь была тяжелая. Месяц за месяцем мы шли пешком, днем и ночью, в дождь и в снег. Товарищ Линь Бяо всегда находился в авангарде, идя непосредственно вслед за разведкой передовых батальонов. Опасное место, но на марше отсюда можно было больше видеть и быстрее принимать решения. Товарищ Линь Бяо всегда был терпеливым учителем своих подчиненных. Если кто-нибудь из нас совершал ошибки, он выяснял причины ошибок, помогал исправить их, перевоспитывал людей. После каждого боя товарищ Линь Бяо прежде всего стремился к тому, чтобы привести части в полный порядок, подытожить закончившийся бой и особенное внимание обратить на критику допущенных ошибок. Мы шли в головной части армии, переправлялись через реки вместе с передовыми, отборными отрядами, которые первыми вступали на вражеский берег и, оттесняя гоминдановцев, занимали предмостные укрепления. Уже вслед за нами, иногда на лодках, иногда по полуразрушенным мостам, переправлялась вся армия. Товарищ Линь Бяо всегда точно оценивал военную обстановку и смело действовал. Поэтому его уважали бойцы и верили в него. Когда мы закончили поход и пришли в северную Шэньси, он, зная, что мне хочется учиться на командира, сам вызвал меня и предложил пойти в военную школу. Так, после двух лет, я перестал быть у него ординарцем».
Вот та страничка, на которой я, и не предполагая, что встречусь когда-нибудь с генералом Линь Бяо, ещё месяц назад записал рассказ его бывшего подчиненного. Очевидно, со слов других его бывших или нынешних подчиненных можно было бы написать о Линь Бяо ещё не одну сотню страниц. Но в сущности, конечно, генерал прав: его жизнь неотделима от жизни армии, так же как неотделима от жизни армии жизнь всех выдающихся китайских командиров-коммунистов, в суровых испытаниях двадцатилетней войны воспитанных коммунистической партией Китая и ее вождем Мао Цзе-дуном в духе скромного и беззаветного служения великому делу революции.
Константин Симонов. В эти годы (Публицистика